Девять возвращений [Повести и рассказы] - Коршунов Михаил Павлович (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Заглядывал и Алехин, подсаживался к монтажному столу и тоже молча закуривал. Потом смотрел очередной опыт, когда стеклянный баллон, не выдержав высокого давления, разлетался в пыль. Из реле с коротким треском сыпались мелкие звездчатые искры, в импульснике лопались конденсаторы.
Юра отключал схему, никто ничего не говорил. Молча опять закуривали, вместо спичек передавая друг другу огонек папиросы.
Алехин дружески ударял Юру в плечо и уходил к себе в кабинет.
Чувство ярости и бессилия, точно спазм, сдавливало горло.
Юра хватал инструмент, который первым попадался под руку, и вдребезги разбивал остатки схемы.
Мами гасила свою папиросу, открывала сумку и доставала из нее зеркальце и губную помаду. Ярко обрисовывала губы: рабочий день закончился.
Стибун снимал плексигласовый защитный шлем, резиновые перчатки и убирал в шкаф.
Юра, засунув руки глубоко в карманы, смотрел в окно, курил, пытался успокоиться. В такие минуты почему-то особенно раздражала Мами с зеркальцем и помадой, хотя он знал, что она прекрасный работник.
Стибун и Мами прощались и уходили. Юра оставался в лаборатории один. Присаживался к монтажному столу и сидел до тех пор, пока не звонила по телефону Мариша или не появлялась уборщица Настя.
Беспокоила полная неподвижность — тело не свое, чужое. Похоже, что не просто ушибы или даже переломы, похоже, что ему конец. Эта мысль крадучись вползала в сознание, находила подтверждение — доска, пантопон, удары боли, от которых мутнеет сознание, молчаливые врачи и неестественно бодрый Илья. Хотелось гнать эту мысль, но она приходила в сумерки и осторожно подсаживалась, как кошка.
Почему Юхнин закончил осмотр так быстро и на все Юрины вопросы только ответил: «Дружок, терпение!»? Почему во время разговоров, которые возникли при консультации, тоже была поспешность? Юра пытался поймать тогда взгляд Ильи и не сумел. Старый товарищ не зря прятал глаза. Значит, что-то очень серьезное, значит, беда.
Окно палаты было приоткрыто, и ветер шуршал в занавесках. На стеклянном столике, рядом со стерилизатором, стояла в банке сирень.
Сегодня должна прийти Мариша, без которой так плохо и одиноко. Юра, в ожидании Мариши, часами стучит пальцами по доске. Не хочет, но стучит. Машинально.
Открылась дверь.
Юра приподнялся, но это была не Мариша, а Илья. Он подошел и улыбнулся. Юра стучал пальцами. Илья тихонько придавил его ладонь. Юра перестал стучать, он понял, что Илья пришел говорить и разговор будет трудным. Это видно по Илье. Юре стало страшно: подкралась и села кошка.
Он хотел помочь Илье и заговорить первым, но не смог. А ведь надо наконец спросить, что с ним? Почему даже сквозь наркотик прорывается боль? Почему эта каменная неподвижность? Неужели навсегда, навечно! Они уже знают — Илья, врачи, а не знают только он и Мариша. Если бы Мариша знала, он догадался бы по ее глазам.
Юра сказал:
— Илья, плохо?
Илья отошел к окну и начал глядеть во двор. Ладони сжаты за спиной, и Юра видит на рукавах халата пуговицы. Их две, два крестика. Мариша тоже всегда пришивает пуговицы крестиком.
— Ты хочешь правду? — спросил Илья, не оборачиваясь.
— А ты сам чего хочешь? Полуправду?
— Нет. Тоже правду.
— Тогда зачем спрашиваешь?
По коридору прошла сестра, слышно было, как она сняла трубку внутреннего телефона и вызвала аптеку.
Ладони Ильи по-прежнему сжаты.
— У меня поврежден позвоночник, говори, Илья! Да или нет?
Илья повернулся к нему:
— Да, Юра.
Пальцы опять застучали по доске. В коридоре голос сестры:
— Список на медикаменты я вам послала. Ну как же, Дмитрий Константинович!
Юра попросил:
— Илья, подойди ко мне.
Илья подошел.
— На столике флакон со спиртом для уколов.
— Ну?
— А на тумбочке стакан. Налей мне спирта.
— Ты с ума сошел!
— Илья, прошу. Иначе не сумею спросить ничего дальше.
Илья нашел под салфеткой на столике флакон со спиртом и налил в стакан. Потом спросил:
— Еще стакан есть?
— Нет. Возьми банку из-под цветов.
Илья вытащил цветы.
— Дай сюда. — Юра положил их около себя на одеяло.
Илья поделил спирт — себе в банку, Юре в стакан — и разбавил из графина водой. Воды поменьше. Они всегда пили спирт крепким.
Юра взял стакан.
— Ну? Вздрогнем.
Илья поднял банку:
— Вздрогнем.
Это был старый шутливый тост под спирт без закуски. Тост старых товарищей. Чокнулись и выпили. Илья хотел налить в банку воды и вновь поставить сирень.
— Не надо, — сказал Юра. — Пускай лежит рядом.
Помолчали. Илья ждал вопроса, самого неизбежного.
Юра, сжимая в пальцах стакан, задал этот вопрос:
— Доска, она навсегда? Или что-нибудь еще хуже? Только правду, Илья. Я прошу, Илюша. Я требую!
Илья медлит, ищет слова. Может быть, теперь обмануть? Полуправду сказать? Да, доска, но жизнь, все-таки жизнь, Юра. А правда, она страшнее доски.
Илья молчит.
— Значит, хуже, — тихо говорит Юра. Потом еще тише: — Я все понял, Илья.
Лицо его покрылось пятнами, сузились, напряглись глаза.
— Хочу, чтобы перевезли домой. Немедленно! Наркотиков ни грамма! Не позволю!
Илья тихо сказал:
— Голая боль, она непереносима, Юра.
— Мне нужно работать. Я должен сделать генератор.
Юра начал задыхаться, голос охрип, на висках выступили капельки пота. Илья осторожно возразил:
— Тут замкнутый круг. Пойми — наркотики исключают работу, а работа исключает наркотики.
— К черту круг! Слышишь!
Юра приподнялся на локтях.
— К черту! Мне требуется месяца три-четыре. Говори! Чего опять молчишь? — Он смотрел в глаза Илье. — Три-четыре. Ты слышишь?!
Илья молчал.
Юра швырнул на пол стакан, который все еще сжимал в пальцах.
Распахнулась дверь, и вбежала испуганная сестра.
Илья, сам не узнавая своего голоса, глухо и медленно сказал сестре:
— Уйдите, пожалуйста.
Юра лежит у себя в комнате на диване, на доске. К дивану придвинут письменный стол. Подняться к столу Юра, конечно, не может, но когда стол рядом, как-то привычнее работать.
На столе телефон, лампа, разноцветные карандаши для схем, пузырьки с тушью, справочники, старая готовальня, еще студенческая, с тупым рейсфедером и ржавым циркулем, из ножки которого выпадает иголка.
Каждый день звонят по телефону Алехин, Стибун, Иркутов, Шебанов.
Если врачи считают, что в жизни у него потеряны все шансы, то в работе, извините, — здесь он хозяин и шансы еще есть. Появилось какое-то внутреннее видение и знакомая лихорадочная приподнятость в предчувствии удачи.
Вдруг обнаруживается кратчайший путь, который сразу никогда не дается. И нужно исколесить десятки проселков, чтобы наконец выбраться на дорогу. И вот приходят легкость шага и удача. Вперед! Ни минуты промедления. Но бывает и так, что опять ошибка, опять проселок — и тогда отчаяние и слепая ярость. Обостренное самолюбие в тягость окружающим и самому себе. Слабые отступают, сдаются, а сильные, преодолев отчаяние, вновь идут на поиски.
На груди у Юры лежит кусок фанеры. Полочка, которую Мариша вытащила из платяного шкафа. Она служит ему столом и чертежной доской.
Сегодня пятый день он живет без наркотика, только на ночь снотворное — и это все, что он позволяет.
Боль в спине — туго свернутая пружина, которая держит в напряжении нервы, каждую мышцу.
Юра работает и прислушивается, когда эта туго свернутая пружина начнет медленно раскручиваться, требовать пространства и давить…
Юра закрывает глаза, вытягивает шею и напрягается, чтобы сдержать пружину, не стонать. А то услышит Мариша, и тогда опять низко над ним ее испуганные глаза и прерывистый шепот. Опять телефонные звонки — Илье, врачам в больницу Семашко, профессору Юхнину.
Юра молчит и терпит. Вначале он постукивает пальцами по доске и отвлекает себя. Потом считает в уме — один, два, три, четыре… восемь… десять… двадцать, сорок… Лишь бы не слышать боль, не чувствовать ее колец.
